Перемены в себе

Никто не любит перемены отношения к себе любимому. Сначала тебе делают и отдают всё, потом не очень.

А после всего пережитого вместе воспринимают как обузу.

Как навязчивый призрак, злой дух из сна. 

Однообразное постоянство, когда делишь каждый миг с мгновениями любых других чужих людей — на редкость унылое пребывание.

Вынужденное. Вокзал. Базар. Работа. Зона напряга. Твоя зона! Смотрел недавно как Стас, живя временно один в пустой, огромной

четырёхкомнатной кВ Москвы на Малой Грузинской на полном серьёзе ненавидел и гонял веником старого вонючего пса… Жуть!

— Это ж твой сокамерник, это ж твоя тюрьма, – Он неспоро, но согласился. Но от пса, правда, несло. Так пахнет разложение трупа.

Зачем тёткам, ворочающим сотнями тысяч, такой смрад в квартире?

Наверно, напоминание, что тлен рядом, и  гниение их вскоре примет в себя, делает пёсика другом дней суровых. Стас тут не причем.

Это сокамерник. По той тюрьме, которую сам себе создал в МоСКве.

Хорошая сторона жизни – лишь половина правды; Любая правда – лишь половина личной истории. Меньшая сторона меня была

возмущена запросами женщин всегда. Они точно не смотрят на твою жизнь как на свою – холя и лелея, оберегая и подкидывая дров

в свой костерок, им плевать на то, что тебя греет и согреет ли вообще: их общество.  И когда каждая из женщин предусмотрительно

хочет забрать самое внушительное из того, что остаётся всегда между сообщниками, суть сущего, это конечно выбивает. Поэтому и

женщина на корабле, ещё где-то будет очень сбивать всех с толку.

Неприкрытая правда о путешествиях по дальним странам и континентам, резко отличающихся от твоей родины, состоит в том, состоит

в том, что чаще всего приходится действовать там по наитию – судьба в любой момент тебя заводит в катакомбы отчаяния, от непонимания

до боли бессилия, и когда в чуждом тебе краю нет вообще рядом никого близкого, с тебя ждут только денег—жутко. Длинный тоннель опасных

приключений без всякого проводника там—просто изводит и угнетает. Помню какую попсу и порочные песни соловецкой эстрады там гонял

с телефона—знакомые же звуки…  А когда и парой слов на родном не перекинуться и никто толком ничего не объяснит—то отчаянье… Если в

Индии и я понимал их и они меня, то в Испании я всё таки тоже понимал кое-как их—они то меня вообще не замечали. Тогда когда ты в пути,  один, и никто тебе не скажет доброго слова.

Никто не встретит твой обернувшийся взгляд и даже не отстанет и не отведёт взгляда-жуть. Меня  часто спрашивают—ну и чем там люди живут, в Европе то той?

Скажу просто—маются чаще. Путешественникам хорошо знакомый этот беглый  взгляд в упор в тебя—ну что, даже ты приехал?! После этого доверять иностранным

прохожим не приходится. Хочется поспать-поесть и оттопать…

В результате в твоей голове остаются только значимые фразы. Память сразу отсыпает ненужное. Так оно уже лучше. Немого фактов и ничего лишнего.

Правда—своего рода пароль. Когда люди её слышат, они  останавливаются. Чтоб что-то воспринять перед долгим уходом по своим делишкам.

В последний свой заезд на Урал ходил вокруг маминого дома, не верилось мне, что мама умерла. Ведь я не видел её тела.  Наш дом был единственным

напоминанием о ней и о нас, таких живых.  Для меня дом, где так рада она была мне сразу после своего переезда туда, так счастлива принять – и был и

остался самым счастливым, светлым моим местом, но теперь он навсегда превратился в разговор с её духом. И пусть он всё быстрее превращается в хлев

и склеп для тёмных сущностей. Когда-нибудь и эти уйдут. Чтобы увидеть призраки былого счастья эту кошачью зону надо чистить.  Менять полы, скоблить

стены, сжигать мебель. Вони и воплей будет много. Стены стерпят всё это. Пассажир, всегда готовый к смерти. Раньше можно было поехать куда поближе.

Теперь – далеко. Потому что я никогда не умел и уже не научусь работать в команде. Другие давно объединились или из объединила круговая порука—а сам

до сих пор никому не подотчётен.  Мне уж некому говорить. Кроме детей, никто даже минуты не слушал про жизнь мою в Москве. Они всё поняли.