Спины Предков

Спина от нас уходящих

С ужасом, болью вглядываясь в спину уходящего от меня двухлетнего сына Романа, вдруг осознал себя таким же—только эмоции понесут—ничего не соображающим, настырным. И мать моя в его уменьшенной раз в пять фигурке убегала от меня злясь и плача: Они уходили в ином направлении. Я всматривался в узор его красной тёплой курточки как в номер только что сбившей меня машины – силясь понять: за что?! Пытаясь понять какие-то знаки, прочесть сумбур букв, цифр, код фатален…
И её заклятье сбылось—сможешь меня понять—когда у тебя будет сын. Так и есть и в том ужастик. Пока он… почти что головастик—макет человечка, но его реакции переворачивают во мне уж всё… Мы ведь всего лишь одну остановку со спектакля прошли пешком с ним и со старшим и тут чего-то он хотел—то ли варежку лучше натянуть, то ли шапку с глаз стянуть—и то и это было в норме: рёв! Сил терпеть не то, что крик женщины, а рёв дитяти—это конечно просто ультразвук от отчаянья…
В общем, так за отождествился, да так вся непрожитая толком жизнь спрессовалась в тот комочек крика, мне стало ужасно страшно, бесконечно больно, тоскливо и отчаянье до сих пор не уходит…

Так что я сам, схватив Романа как куклу, водрузил себе на шею, сам старался его переорать болью. Потом мы пришли домой и тут старший, словно транслятор начал этот звук наскоками выдавать—раз, два, три, четыре, я не выдержал—при его четвёртой арии резко вскинул руку ему в лицо—еле успев отдёрнуть свою семилетнюю голову, он что есть силы долбанулся затылком об угол стены…

После этого невольного нокдауна мне вообще стало плохо. Боль изнутри отрекошетила по случаю. Война лишь макет, жалкая карикатура тех баталий, драм, схваток отчаянья, что воюют в нас внутри – ничто не проходит бесследно, любое непонимание, ярая жестокость, отданный реванш—тут всё. Оно всё с нами как колюще-режущие кислотно-отравляющие ингредиенты за пазухой—наши язвы – эти сгустки эмоций всегда детонируют при малейшем контакте с будоражащим ингредиентом-с. Короче мне стало так хреново, так тупо неуютно, что аж дважды пытался собрав рюкзак со своими книгами покинуть город в мороз—оба раза неудачно, и состояние моё всё ухудшалось до ужаса….

И пока я всё это конечно не выписал, не рассказал вам—меня просто задушило отчаянье, ступор. Теперь как будто легче—стоит только хоть кому-то свой тупик показать—кажется он не страшным. Эффект обнаружения состава внутреннего преступления, очищения через признательные спазмы. Они всем грозят. Они для всех неизбежны. Кто б что о ком и как не думал—свои боли—они мины. Перевязывать любой внутренний морской узел бессмысленно, развяжи—он как дождевой червяк. Спрут. Совесть. Карма. Судьба. Это всё одно. Оно при случае просто разрывает нас на части вовсю. Соответственно, порог катарсиса наверное свойственен всем, у кого ещё осталось чувство вины, то благородное чувство, оно несвойственно только глубоко деградировавшим дурачкам, невеждам. Все эти наши непонятки, неприятия кого-то или чего-то—они нам таким боком вылезут, что потом как волк без леса не можешь среди людей—их бирюльки—все, любые—тебя злят почище камней И конечно в этом всём невозможно до конца разобраться, это даже не де-жавю, спины уходящих.. Это наши спины—наше неприятие того, иного—наш капкан, который так рвёт, что не нареветься…
Говорят—дети продолжение рода, нет—это скорее изнанка нас самих… Того, что отодвинуто вниз. И дети как посланцы богов все эти давно забытые консервы из препарированных органов людей нам преподносят—такие блюда не оставят никого равнодушным—скелеты в шкафу ведь мы сами! И поэтому я никогда не уклоняюсь от просьбы кого-то со мной поговорить—раньше того избегал. Не всегда получается то общение, что нужно. Но в эти чёртовы псевдо-праздники такая уж боль во всём что вижу—что хоть кто-то поговорит с тобой минуту по телефону и кажется ты уже спасён… А что толку—боль копится—и одним поговорим никого не изменишь. Это просто анестезия, всё сон!