Когда журчат ручьи

Когда зажурчат ручьи, можно ради встречи с ними уйти очень далеко или прожить долго-долго… И так ни разу и не встретиться с ними. Ни разу не увидеть себя — песчинку в них — и не зажурчать слезами. Потому что не те дела, не те города, не те отношения окружают. Не дают выпутаться…

Когда в степи вы всё-таки набредете на весенний талый ручей, всмотритесь в его поток, и поймёте, что нет, так жить нельзя – вы уже спасены. Потому что только весна – грань между смертью и вновь пробуждающейся жизнью дает шанс изменить всё и вся, переродиться и проплакаться. Что после этого рутинные наработки, опостылевшие привычки и избитые до нытья твои фразы стоят? Ничего. Все пути открытости, все потоки освобожденности – всё только что это видели – как ручей Киркерей дико помог. Научил. Показал. Заразил своей неизбежной решимостью. Решимость – это есть сама любовь. К жизни, к женщине, к самому себе, да и к Богу скорее всего тоже. К действию!

Ручей Киркерей над туннелями №18 и 18-бис. Фото: panoramio.com / OzAD

К той позабытой реальности – которая когда-то медленно и верно вошла в твою жизнь. Но ты не верил. Ты не был там тогда. Ты просто цинично плёлся в хвосте старых привычек и паскудных дел. А реальность – такая злая тетка, примерно, как растравление тебя ночью наедине с твоею памятью. Ничто лучше не казнит, не стращает, не возмущает и не удивляет – чем твоя собственная Память! Лучший командир, она за сверх-учителя, сверх-мучителя и лучший руководитель. Память скажет…

Теперь осталось пояснить, что же имел ввиду под общими восторженными фразами, одой ручью. Мне было 33 года. На мой день рождения ко мне пришли две девчонки – американка и ещё и израильтянка. Это было так неожиданно. В мою маленькую странную жизнь вошли две милые феи. Конечно не ожидал – на одном еврослёте их позвал – дал дату, адрес, а они взяли: пришли! Подарок – свеча в форме яблока. Это сейчас я понял, что то был символ. Тогда мне было пофиг… Но эмоций было так много. Какие глаза были у израильтянки! А как она лопотала на своем языке. Американка же просто скромная девушка без особых эмоций. Джулия, кажется, а как звали ту евреичку, я даже не помню. Только её глаза и запали в душу. Помню, было много пива и мало пространства в моей маленькой и нелепой по убранству квартирке. Кажется, мы плясали все. И кажется, мне было плохо потом. Кажется, они внезапно ушли. Через пару дней я их встретил. Они на меня смотрели с недоумением и жалостью – значит опять Остапа повело. Стыдно мне не стало. Ведь я ничего не вспомнил.

Страдать так — так, чтобы ничего не помнить. Но память всё припомнит. И вот сейчас, сидя второй уж месяц в маленьком кренящемся к земле домике, где вчера за моей спиной просто печка наискосок внезапно треснула, где надо кланяться каждому косяку и бежать на горку в туалет, а к тому, с кем можно поговорить, идти километров за семь, а до того ручья все 9… Так вот, ночью меня начала трясти память… Как джин из бутылки, она выползла из меня. Ручей тот размыл и выпустил дух ума на волю – мне стало так странно стыдно и так нелепо радостно и даже все ясно – но только теперь. Не так много времени есть на решительные действия. Но время есть… Когда я иду в своих путях мимо рек, я узнаю их. И говорю с ними, и стараюсь не дать им размыть мою память. Потому что проточная стихия воды обладает удивительной будоражащей энергией… Энергией смыла, ассоциации, звука, тока стихии, всего того, что мы переживали бессчётное число раз до того – когда шли мимо таких же рек, принимали участие в своих судьбоносных решениях…

Ручей Киркерей около туннеля №18 КБЖД. Фото: angara.net

Такие силы сочащейся солидарности есть в иных женщинах. Один взгляд который поёт, воет, ноет. Ничего не говорят слова, ни к чему не приводят поступки. Но вспоминая иногда некоторые глаза… будь то шаманы, бабушки или случайные твои гостьи – ты как под ударами плётки взбрыкиваешь. Точнее то Память – твой Бог: бунт на этом ковчеге во всемирном потопе безумия и сует всяческих. Что можно сказать о том, что тебе дано, тобой не сделано? Только то, на что ты всё ещё способен. Есть мало того, что можно вспомнить, и что проймёт. Для меня это ручьи и чьи-то взоры — реки сна. Чья-то память – тот поток, в который ты попадаешь и уже не сможешь остаться сухим. Оно несёт… То, что внутри этого взора из-под небес. И журчание смысла становится как озоновый гром-прана. Потому вспоминая нечто такое, под влиянием пробуждённых сил природы, ты можешь прийти к чему-то надличностному. К тому, что всё-таки имеет смысл и значение больше чем визги сук и рытьё канав под псевдодом, под псевдодела и псевдоначинания.