Визит бурят

Мы только выключили телевизор и приготовились ложиться спать, как вдруг услышали гул Газика и через минуту в избу один за другим вошли кругло-лицые люди, один на другого похожие как родные братья. Невольно спросив «Ого! Сколько вас?» Получил ответ: «Четверо!» Эффект русской матрёшки… Изба сразу стала тесной. Рыболовы-балагуры. Лица як луны, животы, жесты. Оказалось, вскоре Миша меня поставил в известность, это не просто местные – начальство: полицейский, эмчесник, председатель, и личный водитель Жаб. Только последнее имя и смог запомнить. А что Жаб, спросил сокращённое от Жабголсандынбы?  Не—пояснил Миша, просто Жаб Палыч! Во как—Палыч!

Такой колорит Сибири в четырёх лицах сразу заставил меня чуть умилиться и чуть не смириться с ролью безымянного статиста, а слегка удивить гостей своей странной жизнью и невольными откровениями о своих мотивах заезда.

Что-что, а подшутить друг над другом, юмор и анекдоты – это тут оч. любят! Оказалось, что они ещё и сойоты—особый подвид бурят, горная порода их… Вроде тофалар, только менее известные настоящие люди гор, суровые люди.

Колоритно сидим, пьём чай с их домашним пирогом, изучаем друг друга… Луноликие балагуры любят острое слово не хуже острых ножей—обожают!!!  Утром, ночуя в соседней избе с печкой-буржуйкой, они пришли пить чай…  Я начал чистить картошку. Они спрашивают: ты в армии не был—был, говорю. А чё так медленно чистишь!? Наслаждаюсь этим—кто понял жизнь—не торопится.  А ну да, говорят. А в армии где был? В Караганде—поясняю.

— Ты чё так отвечаешь?! Где, где в Караганде?! Ноя правда там был-служил. Мой родной город рядом с Карагандой и я туда и попал по распределению.

— Да? Правда? А ну ладно тогда, — четверо охотников-начальников уехали. Ну хоть без водки приезжали… Перекрестились мы с дедом Мишей, и то уж. А то бы слово за слово с горным азиатским народом—и поминай как звали! Но мы попили чаю и каждый конечно сделал о другом массу своих выводов. Ничего, что в такую глушь такие странные люди всё ещё приезжают порой. Те, кто меня привёз  и уехал на снегоходе ещё дальше просто загалдели от привезённого мной и им близкого слова «Выпидолила» о скандалах из дома.

Остаться одному

Оказалось, привезли меня сюда не для чего иного, чтобы оставить на базе… Одного. Чтобы кормить собак. Сторожить. Встречать гостей. И забесплатно.

У деда Миши были неотложные дела в городе. Психика его была расшатана. Кошку он ненавидел. На собак сам рычал. Меня тоже начал презирать явно… Но ставить меня одного на этой Богом забытой местности было странным… Хотя бы кто предупредил, что мне тут светит. Обещали меня сделать гидом. Но нет ничего более постоянного, чем что-то, что представляется временным –так и здесь –тяжкое межсезонье, мучительное безвременье и дальняя изба… Всё это стало каким-то наваждением, от которого мне теперь уже не сбежать. Чем больше человек бежит от себя, тем неизбежнее к себе же и прибегает… Смирение—самая сладостная, нежная и в то же время, самая плодотворная почва в нас. Может быть кто-нибудь более смиренным, чем сама мать-земля!.Это суровая морозная мать-земля здесь держит магнитом, покоряет.  Она сама любовь, само сострадание и сама сила. Само смирение расплескано в самой красоте гор, леса, озер и рек. Само смирение во всем этом и всюду.  И я понимаю—все мои беды, и боли, и ужасы от отсутствия смирения во мне. Не смиряясь с обстоятельствами, людьми и ситуациями, множил конфликты. Теперь у меня есть шанс черпать силы в бесконечном покое и тиши природы.