Сложнее всего объяснить, почему интересней всего ездить по степи. Может быть потому, что сам горизонт тут равен нулю. Что нет особых ориентиров, нет никаких прибежищ и нет четкого отсчета и изменения пути — всё одно…
Но… она такая живая, такая на самом деле сдержанно-разная, такая вечно свежая степь! И меня туда тянет без особых причин все сильнее и сильнее. Казахская, тувинская, алтайская, калмыцкая, бурятская, монгольская степь завораживают как лунный пейзаж. Быть может, мы были птицами, а может ими и остаёмся — и лететь нам над ней вечность. Вся без транспорта точно никогда не кончится, пьянит, придает надежд одновременно. Теперь уже четвертый день на Ольхоне. В гостях у своей немецкой бабушки. Фрау Петры… Благодаря ей я и въехал сейчас на полуобитаемый зимой остров во глубине сибирской… Это самая яркая, самая продувная степь, мёрзлая и солнечная – мазок кисти творца на Байкале. Колка дров, походы по первому льду, прогулки по горам-долам, заходы в магазинчик. Пожив на острове пару лет назад по весне, убедился – тут осталось моё сердце. Детство…
Хочу вспомнить три свои последние шаманские состояния сознания на острове Ольхоне. Когда вдруг пришёл летом в свой домик в Хужире, я застал там, внезапно целую толпу эзотерично-экстатичных молодых людей, в отдаленном летнем домике впавшим в транс. Чтоб не нарушать кем-то учрежденной церемонии я тут же стал частью этой толпы. Как они разделся по пояс. Начал имитировать экзотические движения и обнажился по пояс. Когда они очнулись, я улыбаясь сказал им: «Я — Михаил!» — чем очень смутил многих. Они переглянулись, некоторые побледнели, некоторые опустили глаза. Один парень подошел и обнял меня с восторгом «О, Архангел Михаил! Ты пришел…» Думал, он меня поцелует. Но, обошлось. Только много позже узнал, что они делали призвания Михаилу Архангелу. И вот он и явился. Совпадение? Относительное. Другое дело как то это может воспринять. Примечательно то, что те, кто делал этот ритуал призвания, сам не верил ни капли тому, что призывал. Потому что последующие их действия показали всю циничную подоплеку их имитаций. Не прошло и полдня того летнего эпизода, как коротышка сожитель Томы, подруги некой Лены, которой я и показал тот свой дом лишь для неё одной, а не толпы, вдруг сделал мне странное предложение – убраться оттуда подальше, причем за деньги. Поскольку против толпы из 15 человек не попрешь, во время их оргий, смешно было бы упрямствовать. Так или иначе, мне тогда надо было уйти, чтобы вернуться. Ну а деньги… Что деньги – как говорят – дают – бери, бьют – беги. Вторую половину совета, потом ещё через полгода, пришлось также автоматически воплотить, как ненароком первый совет. Итак, переночевав для приличия все же одну ночь в своем маленьком хужирском домике, пополудни все же уехал в другую часть острова. Зачем искушать экзальтированную толпу? Когда же этой зимой также внезапно нагрянув в этот домик, без стука, правда, войдя и спросив у Томы, которая была в косметической маске и её коренастого сожителя, что стало с той Леной, которая погибла в аварии, я вызвал бурю гнева и злого драйва, вынесшего меня как порывом ветра на улицу. Правда, как он не целился, ни рукой, ни ногой не смог меня зацепить. Некая сила отдергивала меня из под нападка злой энергии. Просто откинуло.
Примерно как при встрече с большой породистой собакой Жимкой в усадьбе художников. Идя к ним от галереи, находящейся на переднем плане двора в задний – жилой их дом, я вдруг заметил огромного лохматого пса, мчавшегося прямо ко мне с огромной скоростью. Пёс привязан цепью к стальной проволоке, тянущейся по периметру всего жилого двора. Оказалось, что я могу не только бежать задом, но и прыгать на спину не глядя и высоко… Если бы я этого не сделал также спонтанно, как пёс нападал – я бы лишился минимум коленной чашечки. Поскольку именно в неё он и метил – разорвав мне клыком шорты и чуть поцарапав колено. Пол секунды промедления: коленная чашечка была б в зубах пса. Это только три ярких эпизода, когда остров давал мне не реальную силу и возможность в мгновение ока перевоплотиться и принять тут единственно верное мгновенное решение.
Остается угадать, какими соображениями руководствуются люди, желающие извлекать коммерческую выгоду на сакральном святилище – древнем хранилище знаний Ольхоне. Ну а в остальном Ольхон так гостеприимен и так открыт, как только открыт сам человек. Он сторицей возвращает каждому его истинное отношение к другим, к действительности. Вот только что сидели за рюмкой чаю с 93-х летним Алексеем Васильевичем Копыловым. Фантастически колоритный человек. Дедом его рука не поднимается обозвать. И пьёт и поёт и танцует одновременно. Всё как бы плавно переходит одно в другое, без скачков. Плавные переходы энергии. Во всех состояниях он остается самим собой, легко меняясь. С непередаваемым изяществом он воспринимает и меня, которого видит второй раз в жизни, частью жизненной силы, легко звоня знакомой женщине — вот знакомый писатель. Также легко, играючи довёз меня на своей вечной шестёрке по байкальским буграм до дому… Зайдя в дом и осмотревшись – именно в нём он не был более 20 лет – пол моей жизни, молвил: – Ого! Как тут стало всё чистенько… Молодцы последние владельцы!!! То есть искренне восхищение переменами, живое соучастие со средой и бодрый нрав всюду.
Нет худа без добра. И не только выпить водки с ровесником века можно на месте покоя. Тут как нигде раскрываются забытые с юности движения души. Волхвы, рыцари, драконы, очарованность, тайны и приключения: они не просто рядом с нами, здесь и сейчас, – ничего другого и не было никогда на земле! Просто они меняют личины вместе с нами. Но в наших снах мы все еще встречаемся с Мастерами Реальности. Они напоминают нам, что мы никогда не теряли защиты против драконов, что синее пламя струится в нас, позволяя изменять наш мир, как мы захотим. Интуиция нашептывает истину: мы не пыль, мы – волшебство! Так, когда не ты узнаешь, тебя эти сами Волхвы, духи и ветра признают тебя. Думая о силах смерти, которые нам только кажутся, и силах жизни, которые всюду есть.
Это рассказ об одном приключении, которое, я уверен, является самым важным в любом возрасте. О встрече со всеми своим силами души, воплощенными в разных подсудностях. Только поняв, что каждая ситуация бытия как во сне притянута нашим страхом, радостью, мечтой или ж нуждой и становишься просто окрыленным таким простым сном как Жизнь. Особенно когда есть маленький чудо домик на берегу живого океана с печью у бабушки… Что после этого холодная мёрзлая степь или глупые алчные духи в другом большом селе? Всё есть сказка, всё есть сон, особенно когда ты встречаешь истину в лице узнающего тебя сказочного Волхва, могущего раскрыть все тайны твоей такой до того нелепой жизни. И он ещё прокатит вас на своем почти небесном скутере к вашему последнему приюту с уютом!
Кажется, бывают дни, в которых можно как в микромодели увидеть и своё прошлое, даже залог будущего. Целый такой месяц выпало пожить как в детстве и решить, в каких отношениях с миром и каком состоянии сознания жить и дальше.
Это началось еще года два назад. Тогда я приехал в Сибирь с Кавказа и решил пожить после сырых гор на сухом степном острове посреди сибирского моря. Домик мне достался в селе хоть и пустой на тот момент, но изрядно покореженный и кривой. Печь практически не держала тепла. Рамы на окнах были не двойными, и радовало только мартовское Солнце…
Но я активно гулял. Ходил, прежде всего, на скалу Шаманку. Собственно, только с ней и общался в этом поселке Хужир. И вот в одну из таких прогулок у Шаманки я разговорился с иностранной туристкой Петрой. Она все снимала на «Никон» и очень живо, открыто старалась делиться эмоциями. Что не свойственно западным людям, а с некоторых пор и нашим. Мы подружились. Побывал в её домике в соседнем селе Харанцы – совсем маленьком дворов в 30… Она была и у меня.
Помню, угощал её жареными купатами – домашними колбасками прям со сковороды. А сидели мы прямо на полу по- среднеазиатски – расстелив что-то на ковре, и по-восточному скрестив ноги, сидели и мило поедали, греясь на солнце сквозь одинарные стекла покосившегося на скате бугра домика. Поразило, что она ест всё и не комплексует таким вот столом. Потом оказалось, что Петра бывала дважды в Киргизии – в горах Тянь-Шаня. А там и в середине лета в горах снегопады. И уж конечно, есть с киргизами можно прямо посреди степей и гор, прям на кошме. И самое разное мясо.
Написав о ней лишь одну статью Петра и Ольхон, ставшую неким паролем, потом разъехавшись по разным сторонам света, продолжали активно переписываться. Оказалось, она читала книгу о моей бабушке, вышедшую в Германии. Просто все сосланные в Среднюю Азию немцы, эмигрировавшие в зрелом возрасте в ФРГ, очень скучают по степям. И они на свои деньги в складчину издали книгу воспоминаний об Островном – острове надежд. Это такой маленький населенный пункт для ссыльных, из которого долгие годы запрещено было выезжать ссыльным. А также он славен тем, что его – Островное – в те года очень часто по весне топило, поскольку поселок расположен среди извивов степных рек. Так вот то, что бабушка моя была фельдшер-акушер, оказалось краеугольной фигурой во всех воспоминаниях тех поселенцев. Поскольку книга оказалась знаковой – можно сказать это был изначально настоящий ГУЛАГ, как в соседней Караганде, так и в окрестном Целинограде. В ту пору тот городок назывался Акмолинск, до целины при Хрущеве было еще далеко. Сообщение с городом рейсовых автобусов, сам выезд немцев за пределы того, еще одного-другого соседних поселков, именовавшихся тогда просто точками: 26, 27, 28 точки, — был полностью изолирован и ссыльным элементам воспрещен. Функции посредника с внешним миром, коменданта и мирового порученца ложились на плечи моей бабушки Гоевой Анны Андреевны. Учитывая её безотказность, открытость и дружелюбность, она очень выручала жителей тех трех сел. Десятилетия от начала 50-х и до конца 80-х, пока все не начало сыпаться и крошиться в стальной конструкции СССР, то село и фигура моей бабушки в нем были настоящим символом реальности трудовых дней, связанности и ярой нужды. Только в послабленных Хрущевым 70-х у населения появилась возможность опаспортиться, купить телевизор и машину. Те степные озера и реки, где прошло мое детство, мне так просто не забыть никогда. Наткнувшись уж потом во глубине сибирских руд на зажатое меж гор же озеро Байкал, с втиснутым уже в него степным ветреным островком, аж обомлел. Нигде не доводилось натыкаться на такой макет, прообраз своего забытого детства как этот суровый сибирский остров.
Поездив по Крымам, Кавказам и прочим расхваленным армянским радио краям вернулся на этот маленький островок. Дом тот пустой к той поре был занят, и мне оставалось, чтобы не прозябать в Иркутске, проситься в гости к Петре на тот месяц, что планировал довести свои дела в порядок, отдышаться перед очередным большим заплывом, просто пожить. Как ни странно новый владелец усадьбы, в котором Петра как сторож должна пожить зиму, увидя меня, дал мне добро.
Нечего и говорить, что к Петре харанцынцы попривыкли, а вот её нового молодого жильца отнесли к категории: Галкин. Конечно, что им делать в своем Сельпо, как не подбирать крохи смысла, запахи богемных объедков, которые по-барски населению преподносит телевизор, замкнув мышление обывателей на треугольник: секс, деньги, негатив. Но ничего, это мы тоже пережили. Особенно когда подружились с местным балагуром и весельчаком Алексеем Васильевичем Копыловым, 93-х лет от роду, ветераном ВОВ и таким заводным человеком, что многим молодым не угнаться за таким.
Сейчас – зимой он держит 8 коров, летом по 12. Ездит на жигуленке по Ольхонским буграм лихо, пьёт водку наравне с молодыми, курит, рассказывает военные истории, сожалеет об упущенных любовных отношениях на войне, и не только. Лихо пляшет, поет на память и в голоc все военные песни. Не человек – вечность ожившая и не теряющая связи времен. Петра от него в восторге. Нас-то с ней, топавших из Хужира с покупками, он и подвез на своем лихом жигуленке. С ним был Иван – сторож одной из турбаз, зимой замороженных на сибирском побережье. Вот в сторожке Ивана мы с дедом Лёшей и встретились ещё не раз и стали настоящим собутыльниками. Правда водка эта гадость – ни фига и не пьянит. Кажется, на Ольхоне она вся такая – палёнка из одной канистры. Но зато слушать живую легенду — не перереслушать. Глядя на такого не сдуваемого не какими ветрами перемен Человека, не ведающего предела своим начинаниям, живее всех живых, стремящегося жить, и сам понимаешь – вот реальность. Живой долгоиграющий вид суровости жизнелюбия. Аж с 45-го года он живёт на Ольхоне. Планирует как следует отметить 70-летие ВОВ и посмотреть, что же дальше будет.
Комментарии: (0)